История знает немало примеров, когда войны начинались не в момент очевидной слабости, а в точке внутреннего перелома. Не тогда, когда государства стояли на грани исчезновения, а тогда, когда политические элиты утрачивали главное — уверенность в будущем и контроль над происходящими процессами. Война практически никогда не возникает внезапно. Она формируется постепенно: через изменение риторики, приучение общества к мысли о неизбежности конфликта, через подмену экономических и социальных решений военными аргументами. В этот момент страх перестаёт быть личной эмоцией и превращается в инструмент власти. Страх как логика власти

Политическая история показывает: когда у власти исчезает внятный проект развития, на его место приходит управление через кризис. Страх — один из самых дешёвых и эффективных механизмов такой политики. Он позволяет объяснять провалы внешними угрозами, оправдывать рост военных расходов и снимать ответственность за собственные стратегические ошибки. Война в этом смысле выступает не целью, а средством — способом сохранить управляемость системы, которая уже не способна развиваться мирным путём. Там, где заканчивается политика, начинается мобилизация страха.

Европа в состоянии стратегического тупика

«Системный кризис последних лет привёл страны Европы к политико-экономическому и морально-этическому тупику; вполне возможен евро-коллапс со всеми его трагическими последствиями»(Рафик Алиев, 2013 г. из книги Бедность, диктатура и несправедливость) Современный Европейский союз переживает не единичный кризис, а их наложение: экономический, энергетический, социальный и политический. Военные расходы растут, тогда как промышленный потенциал и социальная устойчивость деградируют. Общество устает, доверие к элитам размывается, пространство для стратегического маневра практически исчезает. Оставшись у «разбитого корыта», европейские общества рискуют быть отброшенными на десятилетия назад. И одна из ключевых причин этого — поддержка войны на востоке Европы давно перестала быть внешнеполитическим выбором. Она превратилась во внутренний политический костыль, позволяющий элитам отсрочить расплату за собственные ошибки. Любая попытка серьёзной трансформации существующей модели означает для них угрозу утраты власти. Признание ошибки в такой ситуации — это не смена курса, а политическое саморазоблачение. Именно этого европейские элиты боятся больше войны.

Вашингтон и Москва: прагматизм вместо истерики

На фоне европейской инерции всё отчетливее проявляется расхождение интересов между США и Европой. В логике отношений между Москвой и Вашингтоном постепенно усиливается прагматический подход, основанный не на образе врага, а на балансе интересов и расчете издержек. Дональд Трамп последовательно дистанцируется от роли гаранта европейской безопасности в прежнем формате НАТО, смещая акцент на экономическую выгоду и внутренние приоритеты США. В его политической практике Россия не рассматривается как экзистенциальный противник, а военное противостояние — как самоцель. Конкуренция сохраняется, но выводится из плоскости истерии в сферу переговоров, сделок и стратегических компромиссов. Именно это вызывает раздражение европейских политиков, для которых война стала способом самоутверждения и оправдания собственной беспомощности. Украинский конфликт: не случайность, а инструмент

В этом контексте всё чаще звучит мысль, неудобная для западного политического дискурса: украинский конфликт не был ни случайным, ни внезапным. Его предпосылки формировались ещё с 1990-х годов как элемент долгосрочной стратегии давления на Россию. После распада СССР началось системное изменение архитектуры безопасности: расширение военной инфраструктуры, работа с элитами, формирование новой идеологической рамки. В результате Украина оказалась не субъектом, а ареной геополитического противостояния — пространством, за которое платят не те, кто принимает решения. Всё чаще этот конфликт рассматривается как форма прокси-войны — войны, ведущейся чужими руками и за счёт разрушения третьей стороны. Речь идёт об одной из наиболее развитых и ресурсно-богатых республик бывшего Советского Союза, превращённой в поле стратегического истощения. Контуры новой мировой архитектуры

На этом фоне всё большее значение приобретает идея формирования условной «большой пятёрки» — США, России, Китая, Индии и Японии. Речь идёт не о союзе, а о балансе цивилизационных центров, способных удерживать глобальную стабильность. Такая модель делает региональные войны невыгодными и разрушает привычную логику управления через кризис. Именно поэтому она вызывает сопротивление тех элит, для которых страх и эскалация остаются единственными инструментами власти. Без активного участия США НАТО рискует утратить стратегическое значение, а Европейский союз — столкнуться с реальностью собственной военно-экономической слабости на фоне растущего влияния Китая и России. Будущее Европы становится неопределённым не из-за внешних угроз, а из-за отсутствия внутренней стратегии. Точка невозврата

Когда экономика и политика годами функционируют в режиме конфронтации, система теряет способность остановиться. Она перестаёт выбирать войну — и начинает бояться мира. Потому что мир означает вопросы. А вопросы — ответственность. Сегодня ответственных политиков в Европе становится всё меньше. Война превращается в форму самосохранения элит, которые боятся не поражения, а разоблачения. Мир опасен тем, что требует признать ошибки. Война же позволяет отложить этот момент ещё на один политический цикл. Так страх окончательно становится политикой: его институционализируют, финансируют и воспроизводят. Обществу внушают, что альтернативы нет, что эскалация — это безопасность, а сомнение — угроза. История, однако, неумолима: страх не создаёт будущего. Он лишь откладывает момент расплаты.

Рафик АЛИЕВ,директор Центра
исламоведческих исследований «Иршад»,профессор, доктор философских наук