К 80-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов

Очередная, восьмидесятая годовщина Победы в Великой Отечественной войне наряду с торжеством принесла и горечь воспоминаний о родных и близких людях, прошедших все круги ада и ушедших в мир иной с чувством выполненного долга. О тех страшных годах делились в своих воспоминаниях участники войны - писатели, поэты, публицисты. Написано много романов, очерков, музыкальных произведений. Каждый день уходят от нас ветераны, которые своим подвигом на войне и в тылу поражали стойкостью, патриотизмом, героизмом и любовью к Родине. К сожалению, уходят от нас и дети войны, которые так и не увидели своих братьев, отцов, оставшихся лежать в чужой земле, чужой стране, в безымянных могилах. Сегодня нам, родившимся в грозных сороковых годах, далеко за 80, но память хранит все эти этапы такого нелегкого военного и послевоенного времени.

Семья наша - в составе отца, матери, сестры и брата - переселились в Баку в тридцатые годы из Сталинградской области села Большая Князевка, гонимые голодом, неустроенностью быта, в поисках легкой доли в своей жизни.

Отец - Воронин Петр Михайлович (1912 года рождения) устроился шофером на строительстве здания Дома Советов. Мать - Воронина Евдокия Егоровна (1914 года рождения) была принята на работу техничкой в школе, где и приютилась семья наша, в чуланчике под лестницей. Для моих полуграмотных родителей и их детей этот уголок был уголком счастья и благополучия. Но это кажущееся благополучие 22 июня 1941 года было разрушено одним словом - "война".

Конечно же, большая часть моего рассказа — это воспоминания матери. Уже 23 июня сотни людей собирались у военкоматов для отправки на фронт. 24 июня мать проводила отца на пристань, где призывники на судне должны были через Иран прибыть на место для формирования воинской части. Прямо с пристани мать отправилась в больницу имени Азизбекова, где мне, Воронину Борису Петровичу, 25 июня 1941 года удалось появиться на свет. Я до сегодняшнего дня не перестаю удивляться: откуда у женщины, оставшейся с тремя детьми на руках (один из которых младенец), нашлось столько моральных и физических сил, чтобы оставаться несломленной и ответственной за судьбу малолетних детей.

Ситуация на фронте не вызывала большого оптимизма. В республике разворачивались военные госпитали, под которые, прежде всего, отводились здания учебных заведений - школ, институтов. Мать вынуждена была пойти на прием в Баксовет, отдел образования с просьбой о выделении ей комнаты как жене фронтовика с детьми. Внимание, которое матери уделили работники Баксовета вызывает искреннее восхищение и большую благодарность.

В доме по улице Щорса, 105 (ныне Башир Сафароглу) матери предоставили две комнаты из трех, уплотнив семью Пилецких - брата и сестру - Анатолия Ивановича и Марию Ивановну. Оба они были в возрасте. Она - педагог музыки. Он, не отличаясь крепким здоровьем, занимался хозяйством по мелочам. В основном хозяйство вели их прислуги - Устинья и Катя.

Особенность нашего дома 1903 года постройки, зарегистрированного как памятник архитектуры, состояла в том, что начиная с парадного хода на первом этаже по длинным коридорам можно было пройти через все комнаты до третьего этажа включительно и через лестничную площадку выйти во вторую половину этого дома. Рядом с парадным входом, по темному проходу выходили в общий двор, остекленному до третьего этажа, с трех сторон и ограниченными каменным забором до второго этажа с четвертой стороны. В этом дворе было 10 помещений, которые очень быстро были заселены. Общее количество людей (вместе с детьми) было около двадцати.

Вид нашей комнаты, конечно же, потряс маму. Большая, около 20 м2, светлая, высотой выше 3 м с чистыми прозрачными окнами и широким балконом на улице с двойной стеклянной дверью. В центре комнаты великолепный рояль с золотыми ножками и педалью. Другая комната такая же высокая и светлая - 12 м2. Мать, рожденная и выросшая в сельской местности, и не подозревала, что можно жить в таком великолепии. Все это пугало ее. Большие окна, большие двери, красивая мозаичная лестница парадной, где на стенах и потолке маслом была изображена природа - степь, лес, олени, гуляющие в поле. Чувство страха не покидало ее, прежде всего за детей, которые могли выйти на балкон, не справиться с дверьми, которые могут захлопнуться. Эта боязнь, прежде всего за то, что рядом никого из взрослых может не оказаться, чтобы в чем-то помочь детям. Это беспокойство заставило ее отказаться от выделенных ей комнат и попросить смежную с ними комнату 17 м2. Комната эта представляла собой глухую четырехстенную коробку, в стене каждой была дверь, выходящая или в длинный общий коридор, или в комнаты к соседям. Из комнаты в общий коридор выходило одно окно, через которое проникал дневной свет. Всего на этаже было восемь комнат. Девятая была оборудована под общую кухню, которую использовали четыре семьи. Остальные готовили в своих комнатах.

К этому времени мне не было и двух лет, я довольно бойко ползал по коридору, заглядывая в каждую открытую дверь. А поскольку дверей было много, то у какой-нибудь я мог и заснуть. Мать к этому времени уже работала няней в детских яслях, уходила рано, предупредив всех, что она уходит. А это значило, что начиналось общественное воспитание соседями оставшихся дома детей.

Еще ранее в Худат переехала родная сестра матери с мужем. Они быстро обзавелись хозяйством. На своем участке были у них корова, свинья, куры. Детей у них не было, поэтому было решено, что на период войны сестра возьмет кого-нибудь из детей, чтобы как-то облегчить положение моей матери. Выбор пал на старшую дочь Лиду, которой исполнилось шесть лет. Надо сказать, что Лида была здоровой, развитой, но очень непоседливой девочкой. Через три дня тетка вернула Лиду со словами: "Как ты с ней справляешься?" Оказывается, Лида накормила свинью мылом, и та, с визгом носилась по двору, пуская мыльные пузыри и срывая постельное белье с веревки.

Тетка забрала среднего племянника Михаила, которому исполнилось четыре года. Он был спокойным, исполнительным мальчиком. Миша прижился у тетки, познал природу, пошел в школу в Худате и уже не хотел возвращаться в город, даже когда отец вернулся с войны.

Тем временем жизнь в нашем общем коридоре шла своим чередом. Это уже были не соседи, а большая семья, помогающая друг другу. Соседка Сурия хала работала в керосиновой лавке на углу улицы Щорса и Нижней Нагорный, поэтому керосин в нашей лампе и керосинки всегда был, что позволяло матери греть воду и купать нас прямо в комнате, в ванне. У тети Сурии был сын, который тоже ушел на войну. Конечно, всем было тяжело. Продукты выдавались по карточкам, которые иногда терялись, часто их воровали. И тогда соседи оказывались рядом.

Окончание войны мы узнали из старенького репродуктора, висящего на стене комнаты. Мы, дети, не до конца понимали причины ликования, шумного поведения всех обитателей дома. С войны стали возвращаться к концу 1945 года. Я помню, как это было у нас. В комнате были я и сестра. Вошел человек в солдатском обмундировании с вещмешком в руках. Сестра с криком "Папа приехал!" бросилась к нему. И хотя я не мог видеть, как отец уходил на войну, тем не менее, тоже стал кричать "Мой папа, мой папа!". Сестра, как всегда, стала дразнить меня: "Это не твой папа". Я, конечно, разревелся, но отец быстро меня успокоил. И стали жить вчетвером в полутемной комнате, в которой прошли мои детство и юность.

В то время многие возвращались с войны на костылях, раненые, без рук и ног. Все ушедшие с нашего двора вернулись живыми, но с тяжелыми ранениями, о чем говорили шрамы на теле. Отец был контужен, обморожен, перенес операцию на желудке, находился под наблюдением врачей до самой смерти. Никто из фронтовиков не любил рассказывать о войне. Видимо, воспоминания давались им очень тяжело.

Каждый, в силу своего здоровья устроился на посильную работу. Отец и Бабаев Захмет работали водителями. Один развозил сменных рабочих завода Лейтенанта Шмидта. Другой был водителем автобуса. Лева Круглаковский - инвалид, до отъезда в Израиль работал в системе кооперации, ездил на Запорожце с ручным управлением. Володя так и не устроился на работу из-за прогрессирующего нервного заболевания. Жили они вдвоем с матерью, никого не беспокоя, изредка выходили на прогулки, поддерживая друг друга. После смерти его матери соседи долгое время оказывали ему внимание и помощь.

Родители очень рано уходили на работу, мы с сестрой были предоставлены сами себе. Эта бесконтрольность сыграла со мной злую шутку.

Зима 1949 года выдалась снежной, конечно же, вызвав восторг у детей. За короткое время от улицы Советской до Базарной (Гуси Гаджиева) были накатаны ледовые дорожки, катались на санках. Мы бегали, играли в снежки, потели и наша одежда становилась мокрой. Я бежал домой, снимал мокрую одежду, вешал над керосинкой и ждал, когда она высохнет. Конечно же, она не могла так быстро высохнуть, и когда от одежды шел горячий пар, я снова одевал ее и бежал на улицу. Так я проделал два-три раза. Вечером пришла мать с работы и обнаружила, что у меня жар. В таком состоянии (оказывается у меня было двухстороннее воспаление легких) я пробыл более 1,5 месяцев. Все это время я бредил, в голове возникали цветные картинки. Как наяву я видел, что к нам приехала сестра матери с мужем и я уверял мать, что они ушли гулять, а чемодан ставили под кроватью. Мать, конечно, проверяла, там чемодан или нет. В отсутствии матери за мной ухаживала сестра, помогает чем могла. Но однажды я очнулся и увидел плачущую мать рядом с кроватью. "Мама, зачем ты плачешь? У меня болит голова". Это была моя первая нормальная реакция, после чего я быстро пошел на поправку.

В то время школы были четырехлетки, семилетки, восьмилетки, поэтому я часто менял школы и везде встречался с новыми товарищами, которые были не всегда хорошего поведения.

В 1953 году, все классы школы №29, где к тому времени я учился в седьмом классе, были построены в коридоре, и директор объявил о смерти И.В.Сталина, нашего вождя и руководителя страны. Ученики младших классов не понимали трагичности этого объявления, а учителя и ученики старших классов плакали. Школа была на хорошем счету, руководимая опытным директором Дрынкиной Клавдией Ивановной.

Много позже, по различным обстоятельствам мне довелось встречаться со многими фронтовиками. Всех их объединяло одно - нетерпимость к несправедливости, внимание к окружающим и желание оставить после себя добро и память. Именно такими остались в моей памяти Иван Третьяков, Мазаир Аббасов, Зия Буньядов, Александр Гритченко. Все они, несмотря на увечья и контузии, оставались оптимистами с завидной работоспособностью. О каждом из них можно сказать много доброго и поучительного. До сегодняшнего дня силами энтузиастов поисковых отрядов по крупицам собираются сведения о тех, кто умер от ран в эвакогоспиталях города Баку и похоронен азербайджанской земле в могилах с надписью "неизвестный солдат" или "сведения нет". Русские и азербайджанцы, грузины и лезгины, евреи и татары, молдаване и осетины, белорусы и украинцы и многие другие остались лежать в азербайджанской земле.

Великая Победа дала возможность всем народам вернуться к мирному созидательному труду. Азербайджан может гордиться своим вкладом в спасение мира. Спасенные народы были уверены, что с фашизмом покончено навсегда. но прошло менее 50 лет и Азербайджан вновь столкнулся с неуважением, посягательством со стороны агрессивных соседей на исконные азербайджанские земли. По сути дела, азербайджанскому народу пришлось еще раз столкнуться с фашизмом, с самым чудовищным его проявлением. Весь мир обошла трагедия азербайджанского города Ходжалы, где погибло свыше 600 стариков, женщин, детей.

Армянские боевики в Ходжалах показали всю свою звериную сущность, уничтожая азербайджанское население. И вновь, как в Великую Отечественную, азербайджанскому солдату пришлось взяться за оружие и отстаивать независимость и суверенитет своей страны, доказав, что они достойны геройства своих дедов, отцов, старших братьев. Слава и вечная им память! 

Воронин Борис Петрович